Правоотношение (Теория и практика современной правовой политики): монография: в двух частях / П. П. Серков. 2023. Часть вторая: Обобщение юридических опытов восхождения к человеку, обществу и государству. 672 с.
Продолжая исследование темы правоотношения, начатое в опубликованных ранее работах (Правоотношение (Теория и практика современного правового регулирования). М.: Норма, 2018; Правоотношение (Нравственность современного правового регулирования). М.: Норма, 2020), автор сосредоточил внимание на теории и практике современной правовой политики.
По мнению автора, современные реалии и вызовы требуют доктринального переосмысления правового регулирования с учетом достижений и выводов социальных и иных гуманитарных наук. В монографии рассматривается конструкция механизма правоотношений и политико-правовые процессы в весьма широком контексте, используются исторические, психологические, социологические и антропологические данные.
Детализация сущности правовой политики, исследования человека, общества и государства через обобщение юридического опыта позволяют автору раскрыть глубинные закономерности государственно-правовой эволюции общественных систем и определить механизм правоотношений как основную юридическую закономерность правового регулирования в современной правовой политике.
Опт. цена: 2145 р. 782710.01.01
Содержание
Введение 6
Глава I. Право — пространство неопределенностей 22
§ 1. Неопределенности столпа юриспруденции 22
§ 2. Неопределенности правовых идей 52
§ 3. Неопределенности режима правовой динамики 85
§ 4. Неопределенности режима правовых ощущений 112
§ 5. Неопределенности правовой диалектики 139
§ 6. Неопределенности правопонимания 163
§ 7. Неопределенности соотношения права и этики 193
§ 8. Неопределенности начал правовой теории 224
§ 9. Неопределенности правовой онтологии 247
§ 10. Неопределенности правовой аксиологии 279
§ 11. Неопределенности правовой гносеологии 314
§ 12. Неопределенности метафизики в праве 343
§ 13. Неопределенности правовой истории 377
§ 14. Неопределенности множественности правовых воззрений 408
§ 15. Неопределенности мер правовой политики 438
Глава II. Определенности правового регулирования 473
§ 1. Определенности правовых уроков вирусологии 473
§ 2. Определенности закономерностей правового регулирования 498
§ 3. Определенности некоторых аспектов правового регулирования 535
§ 4. Определенности механизма правоотношений как основной юридической закономерности правового регулирования 598
§ 5. Определенности правовой политики 634
Предисловие
В первой части настоящего исследования сделан очередной шаг по уяснению сущности правоотношения на идейном фундаменте логической конструкции его механизма. Этот ракурс предопределил продолжение корректировки используемых понятий, с помощью которых кодируются те или иные характеристики правовой теории в атмосфере сложившегося понимания правоотношения. В связи с этим неизбежно формировались критические оценки не только собственно понимания права, но и понятийного ряда, а также многих других аспектов.
Уместно напомнить, что непоколебимо стабильная работоспособность идей о механизме правоотношений подтверждается уже третьим исследованием. За счет аналитического потенциала этого механизма стало возможным осязаемо разделить право и правовое регулирование, а также сформулировать различение сущности морали и нравственности. На этот раз неизменяемая логика возникновения и развития механизма правоотношений весьма уверенно проявила свою системную конкретику в сфере правовой политики. Эта тема имеет особую значимость в организации стабильного благополучия человека, общества и государства. А учитывая межгосударственные отношения, отмеченное благополучие распространяется на всю цивилизацию.
Особенно важны аспекты комплексно структурированного объединения результатов юриспруденции, психологии, политологии, богословия и других отраслей гуманитарных наук. Значимость междисциплинарной интеграции объясняется тем, что область политики все же отстраненно обсуждается в правовой теории, поскольку на фоне превалирования описательного режима и политологических заимствований не осуществляется собственно погружение в юридическую динамику протекающих процессов естественности правовой действительности. Соответственно, ощущения этих процессов не отражают всю полноту функционирования юридической системной конкретики соответствующих признаков, критериев и параметров во всем многообразии указанной действительности.
Уяснение сущности мер правовой политики продолжило детализацию на первый взгляд малозначимых или даже в чем-то странных контекстов. Однако подобные «мелочи», возможно, не очень актуальные для правовой теории, привнесли в нее системно конкретную информацию юридической значимости, в частности, о наличии определенных закономерностей в мерах правовой политики. Объясняется это тем, что аналитика взаимодействия элементов механизма правоотношений изначально ориентирует на недостаточность интуитивных предположений описательного режима. Возникает естественная потребность максимально возможной детализации доказывания каждого авторского суждения. Она любому читателю позволяет устойчиво контролировать приводимые аргументы, соглашаться с ними или оппонировать.
В настоящем исследовании делался акцент на выводах Гегеля о связанности всех явлений и событий в общественной жизни. Детализация системной конкретики предполагаемой связанности предстает актуальной и потому, что своего рода нравственная «генетика» механизма правоотношений способна воздействовать не только на сугубо правовую действительность. Меры правовой политики, вероятно, влияют на социальную действительность в целом, ибо взаимность и паритетность прав и обязанностей не менее важны, например, в дружбе и любви. Такая органичность объясняется тем, что этика намного «старше» мер государственной правовой политики независимо от времени введения этого понятия в научный оборот. Ранее отмечалось, что этот механизм выступает одним из производных нравственного мировоззрения, форматируемого естественностью правовой действительности, наследуемой от родоплеменной организации социальной действительности.
Таким образом, отмеченные и иные подробности дополнительно подтверждают перспективность исследовательской методики на основании механизма правоотношений. Тем не менее рассмотрение сущности механизма правоотношений явно не исчерпано, и неведомое в правовой действительности продолжает существовать. Но совокупно сказанного вполне достаточно для того, чтобы полученные результаты концентрированно спроецировать на неопределенности повсеместно доминирующей искусственности теории права в целях развития опыта по исследованию естественности правовой действительности.
Авторские рассуждения, как правило, основываются на сравнении нескольких и несовпадающих точек зрения по конкретно обсуждаемому вопросу с использованием иной методики, основанной на признании факта юридических закономерностей. Присутствующая определенная категоричность и прямолинейность в авторских рассуждениях проистекает не из желания не соглашаться почти со всеми исследователями правовой теории, а из результатов анализа логики возникновения и развития механизма правоотношений, которая абсолютно не приемлет превалирования описательных методов. Локальным подтверждением этому служит формула «возникновение, изменение и прекращение правоотношений», а также отсутствие юридической детализации относительно взаимодействия субъектов при одностороннем понимании правоотношений, когда у одного право, а у другого обязанность. Казалось бы, их ощущения, особенно обязанной стороны, не являются малозначимым фактором. Однако в правовой теории за ними признается крайне незначительная функциональность. При сложившемся доктринальном понимании правоотношения нет потребностей в углублении и расширении аналитики в целях прояснения лишь чуть обозначенных самых настоящих идейно-словесных «дебрей», в первую очередь применительно к уяснению соотношения сущности правоотношения и правовой политики.
Уместно отметить, что любая исследовательская оценка предлагаемого понимания сущности механизма правоотношений корреспондирует свободе воли, неотъемлемо присущей каждому читателю. Вместе с тем критическое неприятие авторских воззрений также не должно сводиться к описательному режиму. Оно должно основываться на обязательном использовании системной конкретики динамики прав и обязанностей и результатов ее ощущений в соотношении хотя бы с правовым принципом законности, а желательно — одновременно и с принципом справедливости в ее сложившемся общем понимании, но всегда предполагающим конкретное достижение. Судя по всему, не замечается парадоксальность ситуации в том, что подспудно имеется в виду конкретика принципов и справедливости, но до настоящего времени их юридическое содержание остается неуясненным. Решать эту задачу все же придется, или надо честно признать, что в праве конкретика справедливости недосягаема. Как следствие, придется отказываться от превалирования общих рассуждений и вести поиск юридических показателей, выражающих системную конкретику как законности, так и справедливости. Вместе с тем в правовой теории эта проблема не значится приоритетной при отсутствии доказательств невозможности универсальной юридической конкретики законности и справедливости.
По формальным соображениям критическое восприятие теории права объясняется тем, что если гипотетически собрать в одном месте все написанное о праве, то, скорее всего, наполнится не один библиотечный зал. Очевидно, что в теории независимо от времени и пространства обязательно последовательно должно определяться системное место каждой новой выявленной конкретики, уточняющей или дополняющей ранее сказанное. Однако обобщений, системно собирающих в одну теорию крупицы высказанной конкретики, до настоящего времени не предлагается.
Судя по всему, возможности совершенствования теории права фактически исчерпаны, если неопределенности с сущностью родового понятия «право» имели место сто лет назад и существуют в настоящее время. Вокруг сути правопонимания полемика ведется несколько веков, притом что «таинственность» содержания этой категории явно не иррациональной природы. Невольно напрашивается вывод, что современная правовая действительность многие десятилетия протекает без понимания сущности правопонимания. Умышленная тавтология призвана еще раз подчеркнуть, что юридическая научная общественность, и в этой части не десятилетиями, а столетиями, просто наблюдает со стороны происходящее в правовой действительности. Поскольку ведущиеся дискуссии, как это ни странно, не затрагивают юридической сути этой естественности.
Ранее отмечалось, что естественные науки за прошедшие столетия совершили гигантский прорыв в познании окружающей действительности, включая физиологию самого человека, освоение космического пространства и нанотехнологий. Столь блестящие результаты достигнуты при перманентной корректировке научных разработок. Наблюдения за проводимыми опытами подчас поддавались использованию без объяснения протекающих процессов. При этом исследовательская свобода постоянно дисциплинировалась и дисциплинируется естественностью природных процессов.
Правовая действительность не менее естественная, несмотря на искусственность мер правовой политики. Здесь нет противоречия, ибо понятие естественности отражает социальную действительность во всех ее проявлениях в естественной окружающей среде. В первую очередь надо говорить о естественности физиологических и психологических потребностей, в частности естественной потребности межличностного общения и естественной предопределенности удовлетворения обозначенных потребностей, а также не менее естественной потребности упорядочивания всего многообразия общения. Упорядочиваемая искусственность заключается в различиях мер правовой политики в каждом отдельно взятом государстве. Поэтому в ракурсе стратегической направленности содержания и форм отмеченной естественности юриспруденция в немалой степени обретает своеобразный потенциал естественной науки.
Складывается впечатление, что юриспруденция парит над человеком, обществом и государством вне времени и вне пространства.
По выражению М. Фуко, всякая вещь имеет свое имя. Если условно право и правопонимание назвать вещью, то объективно возникает удивление от того, что «вещь» имеется, причем искусственно созданная человеком, а научное ее объяснение находится в дискуссионном поле. Из века в век. И сложно не согласиться с тем, что неопределенности в понимании права и правопонимания подтверждают уязвимость правовой теории по фундаментальным вопросам, не говоря о многих других внешне «мелких» неясностях.
Однако не усматривается, что в современной юриспруденции признается первостепенной задачей выявление причин обозначенной несогласованности. Напротив, расхождения научных точек зрения удивительным образом позиционируются в качестве достоинства правовой теории. Поэтому не должно удивлять, что в юридической литературе внятно не говорится о том, какие воззрения и по каким причинам признаны ошибочными на фоне возрастающей множественности точек зрения по одному и тому же вопросу без учета того, что отмеченные и другие недостатки основаны на недоказанности истинности значительного числа общепризнаваемых научных положений.
Как представляется, новизна научных предложений должна вызывать диалог всегда с применением конкретных правовых показателей. Причем наряду с описательным режимом названных показателей требуется одновременное задействование режима правовой динамики их функционирования и режима ее правовых ощущений, а также получаемых результатов. Как следствие, становится возможным формировать системность научной доктрины, подтверждая неискоренимость в юриспруденции взаимообусловленности причин и следствий, целого и части, общего и частного.
У юридической науки естественным образом должен накапливаться системный опыт познания правовой действительности, системный опыт внедрения полученных знаний в национальную правовую политику, имея в виду и межгосударственные отношения. А как очередное следствие, должен формироваться системный опыт корректировки собственных точек зрения, гипотез и теорий. Реальным вектором для всех форм опыта может быть только системное состояние естественности правовой действительности в виде системного приближения ежедневно складывающегося сущего к конституционному должному, а значит, к состоянию системно конкретной законности и состоянию системно конкретной справедливости.
Вместе с тем не получается (уже в который раз) уверенно утверждать, что обозначенное приближение планомерно осуществляется в реалиях всего многообразия межличностного общения. Симптоматика неблагополучия с состоянием правовой действительности, включая межгосударственные отношения, даже у неюриста, не говоря об исследователях, что называется, на виду. Однако реальное неблагополучие отмеченного общения, включая межгосударственные отношения, явно публично и явно общепризнанно не связывается с уязвимостью современной правовой мысли. В том числе в части того, что ощущения совести и вины не признаются важными компонентами правовой доктрины.
В то же время не преодолена тенденция самого настоящего пренебрежения к всесторонней детализации изучаемых вопросов, например, относительно уяснения функционирования каждой отдельно взятой правовой нормы. Приведенная локализация дополнительно подтверждает, что подлинная суть правоотношения остается доктринально неизвестной и неиспользуемой в научной аналитике, а значит, и в мерах правовой политики. На фоне высказываемых общетеоретических комплиментов в реалиях научной аналитики правоотношению устойчиво придается факультативная значимость (мягко говоря) при доктринальной недоказанности того, что правоотношению исторически не предопределено ведущее место во всех мерах правовой политики, включая межгосударственные отношения. Кроме того, не приводится доктринального доказывания отсутствия воздействия современной правовой теории на организацию обозначенных мер.
При таких обстоятельствах, скорее всего, не стоит надеяться на то, что хотя бы медленно, но неуклонно будут устраняться имеющиеся неопределенности доктринальных воззрений. Можно и дальше ссылаться на несовершенство мер правовой политики. По понятным причинам в научной аналитике без критики не обойтись. Вместе с тем разве носителям критических настроений в адрес органов власти не следует справедливо оценивать то, чего не сделала юриспруденция, в частности конкретику отсутствия отмеченного выше доктринального синтеза высказанных идей и слов? Следует системно конкретно объяснить, каким образом неопределенность доктринальных предложений лишь позитивно сказывается на отмеченных мерах.
Предопределяется и еще один аспект объяснения того, для чего высказываются некоторые даже не точки зрения, а целые теории, если они остаются лишь на страницах научных работ. Не означает ли это, что их прагматичность не поддается оценке не в силу их бесценности, а в силу элементарной ненужности человеку, обществу и государству? Поэтому и общие утверждения об эффективности, полезности и т. п. не способны реально опровергнуть невостребованность отдельно взятых идей и слов. Вряд ли получится убедительно оспорить, что отмеченная востребованность выступает одним из важнейших показателей результативности юриспруденции. Таким образом, не получается признать, что сложившаяся доктринальная несистемность может устойчиво способствовать совершенствованию мер правовой политики, в том числе в межгосударственных отношениях.
Уместно повторить, что сложившаяся к настоящему времени внутренне неупорядоченная конфигурация доктринальных точек зрения, гипотез и теорий не имеет юридически убедительных объяснений. Если сказать точнее, она скорее «не замечается». По крайней мере, специальных обсуждений на этот счет не встретилось. Продолжающиеся перманентно дискуссии по различным вопросам правовой теории скорее отвлекают внимание от проблем самой юриспруденции.
Ранее говорилось о том, что «Я-цивилизация» и «Они-цивилизация» не разделены между собой юридическими непроходимыми барьерами, а представляют единую «Мы-цивилизацию». Поэтому юриспруденция обязана охватывать каждого живущего человека, желающего своего «кусочка» счастья. Его ощущения, очевидно, связаны с некоторыми смыслами жизни. В свою очередь, отмеченные ощущения и смыслы вряд ли получится лишить социальных корней. Отсюда следует, что субъективизм ощущений счастья неотъемлемо проистекает в том числе из результатов межличностного общения как социального явления. При этом не доказано, что субъективное формирование ощущений счастья происходит без задействования категорий прав и обязанностей, а также способов субъективного распоряжения ими. Не располагает правовая теория и пониманием ощущений совести и вины теперь применительно к юридическим контекстам счастья.
Как следствие, беспристрастно генерируются сомнения в адекватном отображении естественности правовой действительности. Образовавшийся за столетия комплекс «нестыковок» не позволяет и дальше делать вид, что происходит развитие правовой теории. Беспристрастно напрашивается предположение о том, что имеет место не доктринальная всесторонность, а масштабное упущение в восприятии и отображении действительности. Вольное оно или невольное — для настоящего фрагмента не имеет значения. Важно другое — правовая теория во многом наполнена интуитивными предположениями, а иногда просто догадками.
Высказанные критические оценки затрагивают репутацию юриспруденции в целом, как российской, так и зарубежной. Они, возможно, не оставляют равнодушным научное сообщество, но неизвестно, в какой степени. Например, не ясно, задумываются ли исследователи о том, будет ли и дальше человек, общество и государство стойко претерпевать неопределенность результатов современной юриспруденции за счет приоритетного использования здравомыслия и эмпирического опыта. Иных вариантов современная юриспруденция просто не предлагает. Однако эти качества не всегда способны обеспечить потребности универсального юридического восприятия правовой действительности, тем более на неопределенно продолжительное время.
Как представляется, юридическая наука прежде всего предназначается для научного познания естественности правовой действительности, образуемой субъективным поведением человека, общественным сознанием и государственными решениями в формировании и претворении мер правовой политики. Для этого ей насущно необходимо изучать естественное состояние указанной действительности, изменяющейся постоянным взаимодействием физических лиц и организаций между собой, а также с органами государственной власти и местного самоуправления. Соответственно, в процессах нескончаемого изменения состояния правовой действительности возникает снова естественная потребность в выявлении максимально возможной универсальной юридической конкретики.
Значит, должны выявляться соответствующие простейшие и усложненные закономерности, универсально формализующие идеи и слова о праве, что называется от «а» до «я». Так должно быть в теории. Однако все авторские работы над правоотношением доказывают отсутствие единообразия в научных точках зрения, гипотезах и теориях (уместно в очередной раз отметить: на протяжении многих десятилетий, а по некоторым доктринальным аспектам — столетий).
Безусловно, высказаны серьезнейшие критические оценки, позволяющие полагать, что наличествуют своего рода элементы кризиса современной юриспруденции. Об этом наглядно свидетельствует состояние правовой действительности, учитывая и межгосударственные отношения. Надо только внимательно и непредвзято посмотреть вокруг. Кризис проявляется в сохраняющемся хамстве в общественных местах, в продолжающемся бюрократизме незаконного административного усмотрения должностных лиц, в непрекращающемся хищении чужого имущества, в незаконном обороте наркотиков и т. п. Ситуация усугубляется внедрением этого кризиса в семью. Дети, социализируясь в этих условиях, будут участвовать в воспроизведении этого кризиса.
В таких фактах, по существу, слышен и виден протест самой социальной действительности. Сложно сказать, что упоминаемое правопонимание напрямую увязывается с кратко обозначенными негативными проявлениями, ибо они не ассоциируются с версиями правопонимания. Разве этот очень локальный пример не свидетельствует о наличии конкретных идей и слов, но об отсутствии их системного согласования между собой в делах правовой политики? Можно сказать и так, что имеет место несистемная конкретика. В результате правовая теория оказалась достаточно отстраненной от непростых вопросов правовой политики каждого государства во всем ее многообразии.
Приводимые аргументы не могут не вызывать щемящие ощущения горечи. Такая «лирика» предназначена для усиления концентрации внимания на том, что общепринятое использование в научной аналитике категории субъекта права лишь условно предполагает человека в силу отдаленности от глубины человеческой сущности. Как следствие, фактически остается за пределами юридического изучения соотношение свободы воли и неоднократно упоминаемых ощущений совести и вины. А это уже не лирика. Реальное наличие этих ощущений представляет в ином ракурсе диалектику внутриличностного конфликта между эгоизмом субъективных интересов и необходимостью его преодоления. Важно подчеркнуть, что речь идет не об абстрактных субъектах права, а о конкретных субъектах механизма индивидуальных конституционных правоотношений. Это необходимо для гармонии не только всего разнообразия межличностного общения в каждом государстве, но и для обоюдного благополучия всех межгосударственных отношений.
В связи с этим возникла потребность кардинально изменить аналитический ракурс обобщений с тем, чтобы максимально убедительно, но беспристрастно и детально показать причины, не позволяющие успешно изучать правовую действительность и правовую политику «по-старому» и обосновывающие актуальную необходимость делать это «по-новому». Исходя из мнения, что в этот мир человек «приходит невежественным, и, поскольку ранние его познания основываются лишь на неразвитом чувственном восприятии и на авторитете его наставников, почти невозможно, чтобы воображение его не оказалось в плену бесчисленных ложных мыслей до того, как его разум примет на себя руководящую роль, и в дальнейшем ему нужны большая сила характера или же наставления какого-либо мудреца — как затем, чтобы избавиться от занимающих его ум ложных теорий, так и для того, чтобы заложить первоосновы прочного знания и открыть себе все пути, идя которыми он может поднять свои знания на высшую доступную ему ступень».
Если 400 лет назад существовали такие потребности, нет никаких оснований полагать, что в настоящее время они (потребности) исчезли применительно к познанию современной естественности правовой действительности.
Решение этой задачи предопределило формирование двух глав, суть которых сводится к противопоставлению концептуальной неопределенности теории права и такой же определенности правового регулирования. Рационально оговориться, что определенность правового регулирования означает лишь ясность с истоками познания человека и правовой действительности. Очевидно, напрямую затрагиваются и методологические аспекты. В то же время полномасштабное и всестороннее уяснение сущности и потенциала правового регулирования еще только предстоит юридической науке.
В первую очередь требуется особо убедительно и наглядно детализировать доктринальные неопределенности самой юриспруденции, непрекращаемо транслируемые на человека, общество и государство. А учитывая идеи, слова о глобализации и уже совершаемые в этом плане дела, приходится говорить об отсутствии надлежаще устойчивых ориентиров у всей современной цивилизации.
Следует учитывать, что во всех параграфах гл. I изложены только критические воззрения, детализирующие заявленные в названиях параграфов неопределенности. Поэтому содержание этих параграфов можно умозрительно представить в виде одной неопределенности правовой теории. Поскольку форма и содержание каждой неопределенности имеют разные грани проявления, задача заключается в том, чтобы в каждом параграфе детализировать отмеченную многогранность. Коллективный исследовательский разум вполне способен расширить предлагаемый перечень.
Рационально сделать еще одно пояснение. Задача критического осмысления сложившейся теории в гл. I заключается в том, чтобы напрямую не задействовать механизм правоотношений. Его потенциал будет самостоятельно рассматриваться в гл. II в целях освещения авторского понимания способов преодоления имеющих место неопределенностей за счет доктринального различения сложившихся точек зрения на право, гипотез и теорий с авторскими предложениями о правовом регулировании. Вместе с тем механизм правоотношений ассоциативно «присутствует» во всех полемических перипетиях гл. I в качестве своеобразного маяка, подсказывающего место и суть «мелей» и «рифов» на искусственном рельефе правовой теории.
В целом же содержание каждого параграфа в каждой главе проистекает из идей, слов и дел теоретического обоснования указанного механизма в части первой настоящей работы и предыдущих монографиях. К тому же их объединяет одна тема — благополучие человека, общества и государства, а в итоге всей цивилизации, как бы пафосно это не звучало.
Высказанное намерение совершенно не приемлет авторских усмотренческих интерпретаций относительно оценок тех или иных положений правовой теории. В связи с этим в целях проверки собственных взглядов на некоторые доктринальные выводы правовой теории, а также минимизации рисков малого, а тем более большого субъективизма представляется необходимым использовать потенциал давно известной категории — парадокса.
Изучение специальной работы о сути парадоксов в целом подтвердило сомнения, возникшие при анализе идей и слов о правовой теории.
Под парадоксом (от др.-греч. παράδοξος — неожиданный, странный от др.-греч. παρα-δοκέω — кажусь) понимается ситуация (высказывание, утверждение, суждение или вывод), которая может существовать в реальности, но не имеет логического объяснения. В самом широком смысле под парадоксом понимают высказывание, которое расходится с общепринятым мнением и кажется нелогичным (зачастую лишь при поверхностном понимании). Как полагает А. К. Сухотин, «фактически наука и движется от парадокса к парадоксу. Это вехи, которыми обозначены ее взлеты. Но и падения тоже, поскольку выявление парадокса воспринимается вначале как наступление катастрофы, как развал искусно построенного здания...
За свою историю математика испытала три сильнейших потрясения, три кризиса, которые касались ее основ. И все три сопровождались обнаружением парадоксов. Одновременно с этим их преодоление достигалось ценой введения необычных понятий, утверждением невероятных идей. Одним словом, парадоксы разрешались благодаря тому лишь, что они порождали новые, также парадоксальные теории» (здесь и далее выделения в цитатах полужирным курсивом сделаны автором. — П. С.).
Оправданно специально подчеркнуть, что речь идет о науке, обладающей потенциалом повышенной точности, выраженной, в частности, в форме и содержании теорем. Как известно, современная юриспруденция подобными качествами не обладает, притом что исследовательскому корпусу нельзя отказать в здравомыслии. Тем не менее о масштабных кризисах в российской и зарубежной юриспруденции ничего не говорится, что контрастирует с наличием совершенно не оптимистичных неблагоприятных сюжетов правовой действительности, в том числе в межгосударственных отношениях. Они дополнительно подтверждают, что в практике реализации правовой доктрины во всем мире имеет место проявление длящегося кризиса. Поэтому развитие ситуации и ее завершение не поддается даже приблизительному прогнозированию.
Обращает на себя внимание, что современной юриспруденцией фактически не исследуется значимость парадоксов применительно к проверке выверенности содержания и формы разрабатываемой правовой доктрины. Как представляется, это обстоятельство хотя бы на фоне длительного существования множества параллельных точек зрения по одним и тем же вопросам само по себе свидетельствует о наличии элементов парадокса.
Видимо, в порядке исключения приводится пример использования парадоксов через призму права на жизнь. Авторские точки зрения весьма показательны методологией доказывания. Автор, обсуждая парадоксы права на жизнь, ссылается на соответствующие конституционные положения. Значит, правовые категории в какой-то степени должны иметь место в проводимой аналитике, которую неоправданно ограничивать показателями других наук. Однако современная правовая доктрина необходимости такого заимствования не гарантирует и не обеспечивает. Не случайно избранный автором метод заключается в многократном повторении понятия «парадокс». Достаточно сказать, что оно использовано 14 раз, практически на каждой странице и неоднократно. Квинтэссенцией второго способа предстает простое противопоставление. Возможно, наиболее яркий фрагмент сформулирован таким образом: «Следующий парадокс: что дает человеку это право? Очевидно — это право на суицид». Таким образом, сложнейшие проблемы сущности человека, глубинно затрагивающие нравственные и духовные смыслы и ценности, предполагающие усложненную системно конкретную аналитику, по существу, сведены к концептуально упрощенному их разрешению.
Очевидно, что парадоксы в правовой теории имеют свою специфику, поскольку она призвана отображать юридически правильное бытие человека, общества и государства. Имеются веские основания полагать, что выявление парадоксов способно наглядно обозначить внутреннюю неупорядоченность не только отдельно взятых воззрений, но и правовой доктрины в целом.
Как представляется, подобная аналитика может оказать содействие в установлении в общепризнанных научных воззрениях юридической уязвимости и причин несогласованности многих доктринальных положений. Например, когда идеи и слова правовой теории, высказываемые подчас на протяжении столетий, единообразно не объясняют неоднократно повторяющиеся дела, ежедневно осуществляемые в правовой действительности в количестве, не поддающемся исчислению.
Таким образом, становится возможным полагать, что парадоксы способны не так показывать форму и содержание правовой теории, как они общепринято рассматриваются и обсуждаются. Соответственно, освещая подобным образом правовую доктрину, парадоксы способны генерировать иное понимание юридической сути приспособления мерами правовой политики к хаосу субъективных интересов, подчас обремененных эгоизмом. В силу этого более четко будут очерчиваться границы неопределенности аналитических разработок правовой теории. В свою очередь, определенность означает результат, точно или твердо установленный, не подвергающийся изменениям, переменам, а также ясный и понятный, не оставляющий места сомнениям, колебаниям. Как вариант, она означает ясность, точность, отчетливость. В связи с такой отчетливостью наглядно предстанет юридическая нерациональность отдельно взятых точек зрения, гипотез и теорий.
Объясняется это тем, что вариативность исследовательских толкований сущности правовой теории не означает исследовательского погружения в правовую действительность. Вряд ли требуются особые доказательства тому, что содержание и форма правовой теории кардинально отличаются от содержания и формы правовой действительности. Поскольку теория о праве искусственная, а указанная действительность естественная, то они не должны смешиваться в научном восприятии.
Таким образом, за счет призмы парадоксов становится возможным проявление подчас странных или даже нелепых состояний и соотношений в научных воззрениях на правовую доктрину. Судя по всему, подобные критические оценки недосягаемы для сложившихся методик правового познания.
Возвращаясь к свободе воли, уместно отметить: кто не желает, может не читать доводы о нерациональности теории права, кому не нравится, может не интересоваться авторскими предложениями о правовом регулировании. Однако научная всесторонность в любом случае предопределяет многоцелевую дискуссию о наличии или отсутствии рациональности и прагматики в изложенных аргументах. Соответственно, ее результаты также позволят продвинуться в сторону комплексного и углубленного изучения человека, общества и государства, а также образуемой ими естественности правовой действительности.